[b]Так чьи же мы внуки? Виктор Милитарев: большая часть из нас не является потомками ни «палачей», ни «жертв»[/b] Мой друг, историк и общественный деятель Юрий Московский недавно высказал замечательную мысль, на мой взгляд, буквально закрывающую все дискуссии как о «великом, могучем Советском Союзе», так и о «великой России, которую мы потеряли». Он заметил, что подавляющее большинство из нас, сегодняшних граждан России, не является ни потомками «видных советских деятелей», ни потомками «палачей из НКВД», равно как не являются потомками «невинных жертв кровавых сталинских репрессий». Беру все эти словосочетания в кавычки, так как они являются элементами за прошедшие 30 лет навязших почти у всех в зубах пропагандистских дискурсов. От себя добавлю к этой мысли Юрия Викторовича, что ровно также подавляющее большинство из нас не является потомками дворян, священников, капиталистов, дореволюционных интеллигентов, чиновников или офицеров. Более того, подавляющее большинство из нас даже не являются потомками дореволюционных рабочих. Поскольку подавляющее большинство из нас, как верно отметил Московский, являются потомками дореволюционных крестьян. Деды и прадеды большинства из нас пришли в город не раньше 30-х годов — времени коллективизации и индустриализации. А среди этого большинства немалая часть пришла в города после войны, а то и в 60−70е годы. Мне этот ход мыслей представляется чрезвычайно важным. Более того, этот ход мыслей кажется мне крайне способствующим реализации «нового национального единства», зарождающегося на наших глазах «после Крыма» и в ходе шествий «Бессмертного полка». Потому что если 80% русского и других коренных народов России являются потомками дореволюционных крестьян, то это означает две очень важные вещи. Во-первых, 80% граждан России унаследовали от своих крестьянских предков один и тот же культурный уклад, одни и те же социальные привычки, общую ментальность и общие ценности. Такая социально-культурная однородность весьма способствует национальному единству и национальной солидарности. Во-вторых, это задает совершенно новую перспективу рассмотрения нашей недавней истории. Это значит, что те из нас, кто ностальгически мечтает о дореволюционной России или раннем Советском Союзе, мечтают, в сущности, о чужих странах и идеологически воюют на чужих войнах. Потому что и дореволюционная Россия пореформенных пятидесяти шести лет, и Советский Союз до двадцать девятого года, а то и до войны, это страны и эпохи, где почти все значимые исторические события происходили в среде дореволюционных 20% или советских предвоенных 30% городского населения. А деревня, вплоть до коллективизации, за исключением периода Первой мировой и гражданских войн для мужчин, продолжала жить своей жизнью и не так, чтобы очень интересовалась «всеми этими городскими безобразиями». Это же, разумеется, относится и к тому, на чем акцентировал свое внимание Московский. К вопросу о «палачах» и «жертвах». Большая часть и советских «палачей», и советских «жертв», по крайней мере, до начала Великой отечественной — это городские жители. И это остается таковым, даже если ограничить мысль Московского всеми необходимыми поправками. Я имею в виду, что если даже вычесть из тогдашнего крестьянского большинства крестьян-жертв коллективизации, голодомора и репрессий 30-х годов, то оставшееся за этими вычетами крестьянское большинство все равно будет «подавляющим большинством». И это абсолютное большинство определяет и нашу историческую память, и наши базовые взгляды и ценности. За одним естественным исключением, о котором я хочу поговорить позже, и которое касается нашей общей причастности к высокой русской культуре. Говоря об исторической памяти, следует понимать, что она, как верно отметил тот же Московский, в более-менее «горячем» виде живет не более трех поколений. Но и темы более ранних времен в ней, разумеется, тоже присутствуют, хотя и в сравнительно «холодном» виде. Так что совершенно понятно, что «горячим» фундаментом нашей общей памяти сегодня является память о Великой отечественной войне. Более ранние события в нашей общей памяти, разумеется, присутствуют, но в гораздо более скрытом виде. Однако эта «скрытая память» в значительной степени определяет наши оценки послевоенного прошлого и нашей современности. Полагаю, что в общей памяти нашего национального крестьянского большинства присутствуют и злость на Романовых, которые «так и не дали землю», ненависть к дворянству, которое не только «землю нагло присвоило», но и «хамило по беспределу». От гражданской войны остались и раздражение на красных с «ихними продразверстками», и ненависть к белым, которые «вешали, пытали и пороли». Раздражение на продразверстки сильно уравновешивается глубокой благодарностью к большевикам, которые «дали, наконец, землю», и, наоборот, усиливается раздражением на «ихнюю коллективизацию» и «разрушение церквей». В общей памяти крестьянства 70-х годов симпатии к советской власти возобладали, и именно эти симпатии сегодня определяют глубочайшее разочарование уцелевшего русского крестьянства в адрес постсоветского режима с его «разрушением колхозов» и «враньем про фермерство». А вот настроения городского большинства крестьянского происхождения в значительной мере определяются теми достаточно амбивалентными оценками, о которых я говорил в предыдущем абзаце. И общее избирательно-положительное отношение к советскому прошлому, которое сегодня господствует, при котором советский период воспринимается как время действующих социальных гарантий, вертикальной мобильности и уверенности в завтрашнем дне, но при обязательном добавлении «но многое было неправильно, и это надо было менять», это отношение явно восходит к тому же амбивалентному «крестьянскому комплексу», о котором я говорил выше. Из этих же причин вытекает и отношение нашего крестьянского большинства к нынешним властям, когда ненависть к олигархам и уверенность в необходимости «пересмотра воровской приватизации» соседствует с добрым отношением к Путину и лояльным отношением к институту бизнеса. И, самое главное, все эти причины, как я уже говорил, определяют наше базовое отношение к жизни. Когда большинство из нас считает себя православными христианами, но в храмы ходит «креститься, венчаться и отпеваться», на Пасху, максимум, «святят куличи» и «смотрят на Крестный ход». Когда каждый трудовой коллектив у нас, включая правление крупного банка и совет директоров нефтяной компании, в значительной мере функционирует как передельная община. И, разумеется, все это определяет наши представления о справедливости. И эти представления разделяют даже очень богатые люди, понимающие, при этом, что сами они живут не по справедливости. И все это, конечно, за исключением тех «14%», которые не являются потомками крестьян, и которых я бы иронически назвал «союзом потомков палачей и жертв». И все сказанное дает возможность воспользоваться нашей социокультурной однородностью при формировании политической нации. Но есть тут, как я уже говорил, одно важное исключение, связанное с нашей причастностью к высокой культуре. И что с ним делать, я, честно говоря, не знаю. То есть, если речь идет о «базовом уровне» причастности к высокой культуре, то здесь проблем нет. Мы причащаемся к высокой культуре через уроки истории и литературы в школе и воспитываемый этими уроками патриотизм, в общем-то, никак не противоречит лежащему в основе нашей национальной психологии «крестьянскому комплексу». Но вот дальше, когда мы переходим на, так сказать, «продвинутый уровень», начинаются проблемы. Потому что чем бы серьезным ты не увлекся, историей, философией, математикой, физикой и т. д., у тебя неизбежно возникают проблемы с авторитетными для тебя предшественниками и основателями. Потому что среди них чуть ли не абсолютное большинство либо расстреляны, либо в тюрьме сидели подолгу, либо в эмиграцию уехали, либо десятилетиями таились от советской цензуры и лживо притворялись лояльными советской идеологии. Не режиму, подчеркиваю, а идеологии И что делать с этим мартирологом, я, честно говоря, не знаю. Потому что духовное родство, лежащее в основе любого серьезного культурного занятия, сильно противоречит тому чувству «скорее, терпимости» к советскому режиму, которое присутствует у большинства из нас по «крестьянской линии». Хотя, конечно, и «отредактированной». Так что этот вопрос я оставляю открытым. Впрочем, иногда мне кажется очень правдоподобной мысль, которую я вычитал у одного мистически настроенного автора. Он высказал предположение, что самодержавие с дворянством так достали «крестьянский эгрегор» нашего народа, что тот на мистическом плане мобилизовал всевозможных революционеров, в основной массе, нерусских, для того, чтобы с их помощью избавиться, наконец, от ненавистного дворянства. Ну а те, будучи в основной массе людьми психически неадекватными, помимо выполнения поставленной задачи, еще и много кровушки пролили. Но задачу свою выполнили.

http://www.kp.ru/radio/stenography/140224/?view=desktop

[b]Сирию пишем. Кто в уме? Многое из того, что наши военные демонстрируют в этой стране, адресовано не столько ИГ, сколько Западу[/b] Трагедия в Сирии с российским фронтовым бомбардировщиком Су-24, во вторник сбитым турецким истребителем F-16, резко обострила наши отношения не только с Анкарой, но и в целом с НАТО. Судя по всему, к чему-то такому дело шло давно и Москва готовилась. Случившееся 24 ноября позволяет в новом свете разглядеть многое из того, что происходило и происходит в этой арабской стране и вокруг нее. Досрочно завершились масштабные учения оперативного соединения российского Военно-Морского флота в восточной части Средиземного моря. Вместо трех на них было отведено всего двое суток. Причина — скандал, поднятый Бейрутом. Все началось с того, что в полном соответствии с международными нормами Москва срочной телеграммой уведомила Ливан, Кипр и Турцию о необходимости с полуночи в пятницу и по воскресенье включительно изменить маршруты полетов гражданских лайнеров в воздушном пространстве над акваторией между Кипром и Сирией. Причина — предстоящие учебные ракетные и артиллерийские стрельбы российских кораблей. Министр транспорта Ливана Гази Заэйтар попытался было нам отказать. По его словам, у Ливана нет альтернативных маршрутов для полетов гражданской авиации. Кроме одного, который проходит по самой границе с Израилем и давно не используется по военно-политическим причинам. «Однако Кипр, возможно, предоставит один из собственных коридоров Ливану, если будет техническая возможность», - добавил министр в интервью телеканалу «Аль-Маядин». До конца непонятно, чем кончился этот межгосударственный спор. Но зенитные стрельбы в Средиземном море российские моряки выполнили, хотя программу учений в Главном штабе ВМФ РФ вынужденно максимально ужали. При этом серьезных проблем у ливанцев в связи с учениями не возникло. Хотя, утверждает агентство «Франс Пресс», национальному авиаперевозчику Ливана Middle East Airlines и пришлось задержать несколько рейсов. Но самое интересное здесь — не эти дипломатические подробности. Главное понять, зачем и почему именно сегодня наш ВМФ затеял учения в восточном Средиземноморье? Ведь основная его задача в регионе сейчас - обеспечение ракетно-бомбовых ударов Воздушно-Космических сил по бандам «Исламского государства» *. А у ИГ, как известно, своей боевой авиации нет, и не предвидится. Тогда кому адресован сигнал Москвы в виде крупных флотских учений в минувшие выходные между Кипром и Сирией? Если с этой точки зрения взглянуть на то, как именно разворачивается российская контртеррористическая операция в Сирии, то подобных вопросов возникает масса. Взять ракетный удар парой Ту-160, нанесенный по бандформированиям 20 ноября. Здесь все, на первый взгляд, избыточно и нелогично. Маршрут полета к целям выбран беспрецедентный. Впервые за время участия российских «стратегов» в событиях в Сирии, наши летчики взлетели не с аэродрома Энгельс в Саратовской области, где все они базируются. Нет, на этот раз ракетоносцы стартовали с Кольского полуострова. Аэродром Оленья с позывным «Перекоп» в 92 километрах от Мурманска — вот точка старта. Кстати, бывший флотский, а с недавних пор — аэродром «подскока» Дальней авиации. А что такое аэродром «подскока»? Это место дозаправки боевых машин на долгом маршруте патрулирования, допустим, из Энгельса к побережью Соединенных Штатов. То есть, постоянно Ту-160 там не стоят, прилетают на короткое время, чтобы отправиться дальше. Но взяв резко к северу, ракетоносцы-то в тот день полетели не через Северный полюс, к США. Они отправились в направлении прямо противоположном — на юг, в Средиземное море. Обогнули Скандинавию, Британские острова, прошли над проливом Гибралтар и только потом добрались до Сирии. Отстрелялись и отправились в родной Энгельс. Через Ирак, Иран, над Каспийским морем. Всего пара ракетоносцев провела в воздухе 16 часов 20 минут и оставила позади более 13000 километров. Но тремя днями ранее группе других Ту-160, вылетавшим к целям в Сирии непосредственно с авиабазы Энгельс, пришлось одолевать вдвое меньшее расстояние. По сведениям, обнародованным Минобороны РФ, «всего» 6566 километров. Соответственно, вдвое меньше времени занял и тот полет — порядка 6 часов. Зачем 20 ноября в Генштабе маршрут проложили вдвое длиннее, чем тремя днями ранее? Зачем выбросили на воздух над Северным Ледовитым океаном, Атлантикой, Средиземным и Каспийским морями кучу бюджетных денег? Ведь по данным бывшего заместителя главкома ВВС генерал-полковника Ноговицына, час полета каждого Ту-160 без боевого применения стоит 580 тысяч рублей. Так это было сказано в 2008 году. Теперь цифры точно существенно выросли. Но даже и по ним выходит, что паре Ту-160 на лишние 10 часов полета потребовалось не менее 12 миллионов рублей. Хотя, если говорить о том нашем авианалете на ИГ, это далеко не все дополнительные расходы. Потребовались еще две дополнительные заправки в воздухе. Причем, одна из них — за Гибралтаром. Значит, в точку встречи за Гибралтаром из того же Энгельса необходимо было предварительно добраться самолету-заправщику Ил-78. А потом другому такому же самолету Ил-78 встречать пару Ту-160, возвращавшуюся из Сирии, над Каспийским морем для второй дозаправки. Это еще миллионы и миллионы рублей. Безусловно, для обеспечения надежной обороны никаких расходов не жаль. Но для чего, на самом деле, подобные траты потребовались на этот раз? Все становится по своим местам, если допустить, что в Сирии мы не только ведем вооруженную борьбу с радикальными исламистами. Мы заодно демонстрируем «кому надо» свою готовность к глобальной войне. Если, конечно, такую войну нам навяжут. Но никогда прежде Россия не ощущала необходимости в подобной демонстрации. Остается допустить, что военно-политическая ситуация сегодня на самом деле где-то вблизи роковой «красной черты» и у политического и военного руководства России появились веские основания беспокоиться на сей счет. А обеспокоившись, наглядно доказывать «заклятым друзьям», что мы не сделаем шага назад и готовы к любому повороту событий не только в Сирии. Если это так, то понятно, к чему готовится наше оперативное корабельное соединение в Средиземном море. Если это так, то ясно, зачем самолетам, способным нести ядерное оружие, облетать по периметру, по самой кромке государственных границ, всю Западную Европу, население которой давно отвыкло от ощущения непосредственных и демонстративных военных угроз у себя под носом. Если все это допустить, то простым и логичным становится многое. Вот, скажем, первое в истории боевое применение дотоле никому за рубежом не показанной высокоточной крылатой ракеты Х-101 в том самом рекордном полете пары Ту-160 через Гибралтар. Нам не сказали, какую именно цель в Сирии выбрал Генштаб для демонстрации возможностей новейшего российского оружия с максимальной дальностью стрельбы в 5500 километров и вероятным круговым отклонением от цели в 10−20 метров. Может, туземный склад оружия экстремистов, может нефтебазу. Но любой из таких объектов легко уничтожить с помощью штурмовика или фронтового бомбардировщика, которому с авиабазы «Хмеймим» лету до подобной цели в Сирии — максимум час. При этом пара десятков бомб свободного падения, которыми забиты все склады авиационных вооружений в России, — вот и весь потребный в этом случае для удара боезапас. Но раз за 13000 километров потребовалось тащить такую ракету, значит, на самом деле цель были не нефтебаза и не склад, а нечто куда более серьезное. На самом деле, целью было что-то такое, что способно заставить Пентагон и Брюссель срочно переверстывать планы боевого применения своих сил. А лучше вообще отказаться от таких планов. Кстати, то же самое можно, на мой взгляд, сказать и о первом в истории боевом применении в Сирии российских высокоточных крылатых ракет «Калибр-НК», которые дважды залпами стартовали с кораблей из акватории Каспийского моря. То, по чему ими били, тоже наверняка можно было уничтожить намного проще и дешевле. Но если допустить, что и стрельба «Калибрами» оказалась на самом деле наглядной демонстрацией Западу наших новых боевых возможностей, то и в этом случае все сразу становится понятным. Между прочим, однажды с аэродрома Оленья под Мурманском, откуда на днях взлетала пара Ту-160, Запад уже получал очень наглядное предупреждение. Было это 30 октября 1961 года. Тогда с Оленьей в воздух поднялся самолет Ту-95 В, несший в бомболюке «изделие АН602». Сбросил его над Новой Землей. Так мир узнал о самом мощном в мире боезаряде из когда-либо взорванных на нашей планете — термоядерной бомбе в 57 мегатонн. Она же «Царь-бомба». Она же «Кузькина мать». Очень наглядно тогда получилось.

Кельн http://www.kp.ru/daily/26480/3350416/

Иран и американские морпехи http://www.kp.ru/daily/26480.4/3350144/

[b]Случай Бабицкого Беседа Захара Прилепина с журналистом Андреем Бабицким о либералах, националистах и ценностях высшего порядка[/b] Журналист Андрей Бабицкий — случай действительно уникальный. Журналист «Радио Свобода», которого уволили с работы вскоре после того, как он высказал свою позицию по присоединению Крыма и по «сепаратистскому движению» в Донбассе. Вдвойне удивительно это тем, кто помнит работу Андрея Бабицкого в Чечне, в пору чеченских кампаний. Тогда Бабицкий недвусмысленно выступал на стороне «чеченских сепаратистов». Впрочем, быть может, во всём этом как раз есть своя логика. Уже не первый месяц Бабицкий живёт и работает в Донецке, где и состоялся этот разговор. Для меня Андрей Бабицкий — один главных и наиболее точных в осмыслении действительности публицистов минувшего года. Но своего мнения я никому не навязываю: всякий вправе сам решить что к чему, прочитав это интервью. Донбасс, Сирия, Грузия, Чечня, «Радио Свобода», российские либералы и сам Андрей Бабицкий — основные темы нашего разговора, которым я, признаться, был очень доволен. — Достаточно близко общаясь вторую половину «нулевых» с российской либеральной общественностью, я предполагал, что рациональное осмысление тех или иных ситуаций в итоге нас может привести к одним и тем же выводам. Кардинально разойдясь в 1991 году мы, надеялся я, когда-нибудь сможем сойтись хоть в каких-то вопросах. Но, уткнувшись в киевский майдан, мы, напротив, пережили полный разлад — даже с теми людьми, с которыми имелось хоть какое-то взаимопонимание, мы разорвали все отношения. В итоге, я начал исследовать личный путь каждого человека, которые в этой истории сделали другой выбор. Их не так много, кроме тебя. По пальцам одной руки можно пересчитать. — Я бы не сказал, что был выбор. Вот у меня есть приятель, который с очень популярным в среде либеральной общественности аргументом ко мне регулярно обращается: вот, дескать, представь коммунальную квартиру, и вот там взяли и отобрали комнату. А я ему говорю, что эта аналогия не работает. Потому что речь вообще не идет о собственности. — Это он про Крым так говорил? — Да. Эта аналогия работала бы, если бы мы оперировали аналогиями пространства, территорий. Но речь идет о людях. И так как люди были несчастливы, поскольку судьба их соединила с Украиной вероломным образом, у политиков нашлась воля и решимость поправить эту историческую несправедливость. А что там с территориями — это глубоко плевать. Я исхожу из того, что и единство страны или право нации на самоопределение — это всё работает до тех пор, пока не вступает в конфликт с интересами человека. Это не императивы, это не ценности высшего порядка. Да, с этим удобно, когда страна единая, это помогает решать проблему управления. Но когда это входит в противоречие с интересами какой-то отдельной общности (этнической или социальной), то, наверное, всё это право можно отменять. Я вообще считаю, что право — это частный случай нравственности. Исторические формы меняются, появляются какие-то новые конфликты, новые отношения. И тогда высокие нормы нравственности, императивы переходят на язык конкретных человеческих отношений. Право должно соответствующим образом меняться. Поэтому когда говорят наши оппоненты и партнеры, что нужно исходить из норм международного права — я могу соглашаться: надо, но ровно до тех пор, пока не приходит очередь исходить из интересов людей. Я думаю именно в этом наше с ними отличие. Кроме этого, они же объявляли себя гуманистами более гуманными, чем кто бы то ни было. Они могли в любой момент про слезинку ребенка рассказать увлекательную историю. Но, похоже, они очень легко меняют стандарты. — А ты раньше это замечал, до Крыма? — Да, конечно. Поэтому я всегда держался в стороне. На радио я последние четыре года занимался Грузией и меня это абсолютно устраивало, потому что я разносил в пух и прах Саакашвили — самого омерзительного политика на всем постсоветском пространстве, который для меня воплощает вообще всякую антидемократическую — ну, под вывесками, связанными с либеральными ценностями, — политическую деятельность. В этом смысле он создал самое настоящее полицейское государство. Он нагнал на свое население такого ужаса, который не нагонял никто на бывших советских людей или советских людей, так сказать, со времен Сталина. В этом смысле по эффективности ему равных нет. Это такой постсоветский Пиночет. И я занимался тем, что громил Саакашвили и, и его сторонники из Грузии заваливали жалобами на мое подразделение американское посольство. — А в чем причина того, что у него, как нам рассказывают, что-то даже получилось, но при этом население Грузии его отринуло. Они такие свободолюбивые там? Почему грузины его видеть не хотят, а Порошенко и часть украинского истеблишмента Саакашвили принимают с распростёртыми объятиями? Всему этому есть какое-нибудь объяснение? — Есть. Дело не в том, что грузины свободолюбивый народ. Я думаю, что свободолюбие — это такая форма общественного бытия, которая очень органично сформировалась в постсоветскую эпоху. Я не беру Среднюю Азию — там какие-то свои традиции, но вот, скажем, более или менее европейская часть — навести совсем уж тоталитарный полицейский порядок нигде здесь уже не получится. Ведь в Грузии всё это выходило за всякие пределы: людей тысячами бросали в тюрьмы, калечили им жизнь, ежедневные пытки имели место, перераспределение собственности. Он действительно уничтожил коррупцию на низовом уровне, но элитная коррупция таким пышным цветом цвела! Думаю, просто люди устали. И понимали, что за пределами Грузии совсем всё иначе. Может быть кто-то не понимал, но чувствовал. — А проигрыш в Осетии повлиял на падение его статуса? — Не думаю, что это напрямую связано. — Но жители Грузии поддержали его авантюру. — Люди поддержали, но это тоже был общественный обман. Несколько месяцев Саакашвили и его окружение заявляли: мы возьмем Осетию за несколько дней. Россия со ржавыми танками не посмеет даже вздрогнуть. Уже когда Саакашвили ввел войска в Осетию, он по телевизору заявил о том, что сейчас договорится с Медведевым, чтобы никаких действий с той стороны не предпринималось. — Он так сказал?! — Да, причем он в это верил. Он был настолько не адекватен, хотя Путин его лично предупреждал — не тронь, получишь в ответ обязательно. Саакашвили человек редкостной неадекватности, хотя некоторые вещи он действительно сделал. Но вообще постсоветское население, повторяю, не может жить в состоянии тотальной несвободы. Население научили определённым свободам: может, оно ещё не умеет с этими свободами обращаться, но оно не готово расстаться со свободой абсолютно. — Готово, судя по Украине. — Ну, нет. И в Грузии был вот этот вот нацистский угар. Она его просто постепенно изживала. Я думаю, что и с Украиной это произойдет. — В чем сходство моделей грузинский и украинской? — Национализм. Это очень любопытная история, связанная с «Радио Свобода»: как было устроено вещание, причем с самого начала. Для русской службы предполагаются ценности демократического мира — свобода собраний, самовыражения, вероисповедания и всего на свете. Для национальных служб — национальная идея. То есть, такой показательный подход был в пределах одной маленькой организации. — Что, и фашизм можно? — Да, фашизм можно, если он работает, как они рассуждают, «за нас, против нашего противника». Западная политика была устроена таким образом, что национализм за пределами России воспринимался как союзник. И его начинали поддерживать. Так было и с Молдавией, и с Грузией, и с Украиной. — А эта ситуация может быть переломлена или это навсегда? — В Грузии она отчасти преодолена. Очень отчасти. — Я имею в виду: в восприятии Европы, в европейском подходе. Они так и будут себя вести по отношению к России и ко всем постсоветским режимам? — Думаю это переломить невозможно. К сожалению, здесь дело в постколониальном снобизме. Европейцы смотрят на те народы, которые не создали, то что создали они — как на население, которое может кормиться, так сказать, тухлой рыбой. — И поэтому можно поддерживать национализм? — Его можно использовать и можно позволить этим народам жить как бы в дореформенную эпоху. — А для чего использовать? Для того, чтобы России было плохо? — Да, конечно. — А зачем французу или, там, чеху, чтоб России было плохо? — Ты знаешь, это глобальный взгляд на Россию, как на противника. Она не предсказуема, она дышит какими-то своими, непонятными Европе идеями, она ведет себя… — Она двадцать пять лет вела себя никак, и за это время у Европы привычки не изменились. — Это инерция советской эпохи, они не доверяли России, хотя Россия всячески рассыпалась в поклонах. Но через двадцать с лишним лет выяснилось, что не доверяли они совершенно правильно. (Я смеюсь, Бабицкий улыбается — прим. З.П.) — Обратная инерция возможна в связи со всеми факторами, о которых мы не будем говорить, потому что долго их перечислять: эпоха евроцентризма заканчивается, европейцы не самым лучшим образом чувствуют себя в ЕС, социальная обстановка в Болгарии, Греции, Польше тяжелая, и так далее. Обратный тренд в Европе в другую сторону возможен? — Думаю, что в среднесрочной перспективе — нет. Политические парадигмы задаются на десятилетия. От них очень сложно избавляться, потому, что вокруг них нарастает огромнее количество институций — это огромный бюрократический аппарат, в который заложены достаточно жесткие парадигмы. На уровне общественности — да. Там как бы симпатии к России — колеблющиеся, не оформленные — наблюдаются… Но в целом у Европы нет желания сводить воедино аналогичные проблемы: те, с которыми сталкивается Россия, и те, с которыми сталкиваются они. — С их точки зрения, это разные проблемы: у нас, потому что мы сами виноваты. А у них, потому что они ни при чем. — Да, совершенно верно. У нас проблемы на Кавказе — это потому, что мы притесняем Кавказ, и он в искаженных формах свободолюбия себя реализует таким образом. Но если то же самое у них — то это абсолютное зло, непонятно откуда взявшееся. Никто его не воспитывал, не подкармливал, оно просто вырвалось из ада и разгуливает по планете. — Ты с какой поры всё это понял и начал об этом говорить? — У меня на самом деле с Европой было связано колоссальное количество иллюзий. Я предполагал, что есть непонимание. И оно есть. С Европой и с Америкой есть колоссальное непонимание. Но я надеялся, что если дойдет до дела, что целые страны упрутся мордой в какие-то проблемы, то начнут меняться и оценки, и отношения. Но нет, ничего подобного не происходит. Для меня конфликт в Украине был показательным. Все-таки Грузия — это очень маленькое пространство. Там произошла одна чудесная вещь: с одной стороны, это был маяк демократии — Саакашвили и компания, — а с другой стороны там работало колоссальное количество наблюдателей, осуществлявших очень жесткий контроль на выборах. Они не дали Саакашвили сфальсифицировать итоги парламентских выборов, где одержала победу «Грузинская мечта». В 2012 году он проиграл выборы Иванишвили. Причем люди Саакашвили творили там бог знает что: избивали людей, весь административный ресурс использовали самым безобразным образом, всех бюджетников обязывали, давили через родственников — в итоге собрали двадцать с чем-то процентов. — И тогда ты начал корректировать свою позицию? — Да нет, для меня это было всегда абсолютно выверенной позицией, сформированной очень давно: люди имеют право жить достойно. Не обязательно богато, но достойно. Жизнь крымчан в Украине была недостойной. Достойно — это когда ты себя ощущаешь человеком не раздавленным, не униженным, имеющим право высказать все, что хочешь. — Когда ты написал первую колонку на эту тему на «Радио Свобода»? — Это было в апреле 2014 года. Владимир Путин обратился с посланием к Федеральному собранию, и как раз там были упомянуты «национал-предатели» и «пятая колонна». В самой колонке про Крым было два слова — о том, что я поддерживаю решение Путина по Крыму, следовательно, я в числе граждан, которые не могут быть причислены ни к национал-предателям, ни к пятой колонне. Но президент должен гарантировать, тем более в такое конфликтное время, когда какая-то небольшая часть граждан выступает против возвращения Крыма, президент должен этим людям обеспечить безопасность, а он, на самом деле, открывает на них сезон охоты. То есть смысл колонки был такой, но обратили внимание, естественно на первые фразы и всё. — Ты понимал, когда писал, что всё это плохо закончится? — Понимал. Конфликт уже начинался. Мне уже было очень неуютно на радио. Радио превращалось из журналистской организации в пропагандистскую. — А, условно говоря, было такое, что ты жене сообщил об этом решении, или самому себе сказал: напишу, ну, сколько можно уже! — Да нет, написал и написал. И ждал спокойно последствий. Не было какого-то решения, не посыпал голову пеплом, не рвал на себе покровы. Никакого Рубикона я не перешел. У меня было очень нервное состояние, потому что среда, в которой я работаю, становилась не потенциально, а уже откровенно враждебной. Я понимал, что мои взгляды не просто отдельные, а — противоречащие. И меня убрали с должности главного редактора радио «Эхо Кавказа» — одного из подразделений радио «Свобода». Перевели меня корреспондентом в самую заштатную, самую убогую службу — Молдавскую. — Сейчас мы обидим Молдавию. — Нет, Молдавия — прекрасная страна, но сама служба оставляла желать лучшего. После этого я съездил в Приднестровье. Месячишко там провел, подготовил пару материалов. Но уже я как-то совсем себя не сдерживал. Попросился сюда. Молдаванам вообще было всё равно, поэтому я приехал сюда — в мае. А второй приезд сюда уже привёл к увольнению — это был сентябрь 2014 года. В Новосветловке я наткнулся на ситуацию, когда вскрывали могилу и доставали четырёх человек расстрелянных батальоном «Айдар», который там квартировался до того, как его выбило луганское ополчение. Я снял сюжет, смонтировал, написал одну строчку, что это эксгумация тел людей расстрелянных, как утверждают местные жители, «Айдаром». Ну и всё, украинская служба на «Радио Свобода» просто озверела. Про сегодняшнюю ситуацию не знаю, потому что год уже там не работаю — а тогда это было такое гестапо на «Радио Свобода». Абсолютно спятившие националисты устроили дикую выволочку. — Там большое украинское отделение на радио? — Вместе с корреспондентами — пару сотен, а то и три сотни человек. И аккурат к моему Дню рождения меня уволили. Я не стал возражать и вообще сейчас уже понимаю, что это было очень правильное решение: идти на разрыв. Мне уже просто заходить в это здание было крайне неприятно. — И ты окончательно перебрался в Донбасс. — Да, в конце октября — заехал и всё. Живу здесь. — Расскажи, как в некотором смысле местный житель, про донбасскую внутреннюю политику. Что они тут строят? Что у них тут получается, что не получатся? — Я вижу всё это взглядом обывателя. Какие-то вещи меня абсолютно устраивают. Например, когда стали появляться милицейские патрули на улицах, я понял, что один из главных признаков государства здесь появился. Самое главное — безопасность населения. Уже потом на этом можно строить всё остальное. Реформа армии, лишение отдельных воинских подразделений излишней самостоятельности — все эти вещи были абсолютно правильными. — А у тебя, что, бывало такое, чтобы тебя на улице задерживали пьяные ополченцы? — У меня нет. Но у моих знакомых еще прошлым летом бывали проблемы. Теперь обвешанные оружием, не всегда адекватные, иногда нетрезвые люди исчезли с улиц. Это было самое главное и с этого они начали: с формирования условий безопасности. Второе, что мне, так сказать, кажется очень симпатичным — отсутствие политического давления. Здесь нет оппозиции — это понятно. Нет сложной политической жизни, нет политических партий… — Здесь нет и пророссийских политических партий, ты заметил? — Весь Донбасс — это одна большая пророссийская политическая партия. Поэтому отдельно свою пророссийскость нет смысла маркировать. — Смысла нет, но все российские партии сюда рвутся. — Все сюда хотят, но не получится. Потому что все будут друг у друга драть знамя первенства. …в общем, продолжаю, здесь нет политического давления. Мы же всех знаем, мы сами сталкиваемся с людьми, которые говорят о том, что в ДНР не власть, а черт знает что, бандиты одни, что здесь должна быть Украина, что она должна вернуться. Но этих людей не выдергивают, по шее им не дают. Насколько я знаю, они спокойно выражают свое мнение. Но, правда, если громче, чем нужно, то могут нарваться на неприятности и это объяснимо. Что касается структур управления: я думаю, что они, конечно не в полной мере функциональны. Я читаю и слышу о каких-то не всегда верных решениях. Но я скажу иначе: для меня не так важно насколько быстро и хорошо себя сформирует система управления здесь. Я немного другими порядками смыслов измеряю эту ситуацию. Для меня важно, что состоялось возвращение в Россию. Хотя я совершенно точно знаю, что какие-то российские болячки будут и здесь. При том, что здесь нет иммунитета к российским тяжелым заболеваниям, связанным с гораздо более жестким капитализмом там развивавшимся. — Каким, например, заболеваниям? — Я имею в виду бюрократию. Не коррупцию. В этом Украина даст сто очков России. Я имею в виду непроходимость вот этой чиновничьей системы, ее абсолютную необращенность к человеку. Это всё будет в обязательном порядке. Здесь все-таки немножко другая традиция политической культуры. Украина была двух составной. Это не было демократией в полной мере, но поскольку две части Украины тянули одеяло на себя, то было подобие диалога. Россия в этом смысле куда более гомогенна политически. Здесь имелась традиция политической свободы, которая будет свернута под политическим влиянием России. Но и в этом я не вижу ничего страшного, потому что даже при наличии этой политической свободы Украина пришла к нацизму. У них была ситуация и возможность диалога, они должны были научиться договариваться за двадцать с лишним лет. Но ничего подобного! Пришли, повторяю, к полному нацизму. Ситуация в России в этом смысле лучше. Болячки придут, но они станут на место куда более тяжелых болезней. Поэтому, главное произошло, а всё остальное выстроится. Здесь я вижу процессы, которые шли в Абхазии и в Осетии. Если говорить о социальном и политическом устройстве — то платится та цена, которую можно заплатить за исторический выбор своей идентичности, за память о том, что ты русский, за принадлежность к величайшей культуре. — Наши замайданные ораторы скажут закричат: ничего у вас не отнимали, могли бы продвигать потихоньку свою российскую культуру. — Всё это от лукавого, потому что вытеснение языка в сферу бытового общения лишает язык значения культурного кода. На самом деле, язык — то, чем человек является. В языке — шкала ценностей, фантастические смыслы, которые формируются в течение столетий. Это вот такой расширитель каждого человека и, собственно говоря, та система, в которой происходит формирование и возрастание личности, формирование человека. Поэтому, когда язык обрубается, и ему оставляют просто функцию общения — это удар по идентичности. — …но тут явился «засланный Россией террорист» Стрелков. И Россия стала страшным агрессором. (Это я слегка пародирую наших оппонентов). — Мне кажется, если Россия таким образом собиралась помогать Донбассу — Стрелковым и пятьюдесятью его сподвижниками — это вообще какая-то постыдная помощь. О чем мы говорим? Это инспирации войны такими силами? На Украине часто говорят — «ваш Стрелков». Какой такой наш Стрелков? Попробуйте Яроша запустить с 48 людьми в любой русский город? Где-то я прочел сегодня на Фейсбуке такую идею. И что? Моментально от него останется мокрое место. То есть — здесь свои пришли к своим. Они были единым целым. Бунт не зависел ни от Стрелкова, ни от кого. Люди просто поднялись против майданного нацизма. Если бы Россия помогала в самом начале, то она помогала бы, как помогла потом, во время Иловайска. А изначально России здесь не было. Ну, да, насколько я знаю, стрелковое оружие перебрасывали из России, вернее — сами таскали. Тут проблема-то еще была в том, что здесь не было структур, потому что Россия сделала ставку на «Партию регионов». И когда та слилась, оказалось, что Россия не может опираться на народный протест, он не структурирован. Все-таки нужна какая-то система управления, какая-то горизонталь. А тут просто люди на улице. Поэтому очень сложно войти в это движение и реально как-то чем-то управлять. Невозможно управлять стихией. Только когда здесь стало появляться ополчение — вот тогда уже появилась возможность с кем-то вступать в контакт. А поначалу — ни черта не было, никакой России. — Ты читаешь украинские блоги? Как-то на них реагируешь? — Я украинские блоги не очень читаю. И украинские блогеры мне не пишут. Они меня не очень любят как собеседника. Я это понял. Хоть и не баню, но мягкостью характера тоже не отличаюсь. У меня очень много либералов в ленте, я никого не выбрасывал, их читаю. Там правозащитники, в основном. Среди них есть абсолютно упоротые, есть помягче. — А есть люди, которые восприняли твои аргументы? — Нету. — Я вот знаю Оксану Челышева — правозащитницу, которая приезжала сюда, в Донбасс. — Оксана она изначально была близка к национал-большевикам. — Ну, нет, мы просто общались. И Станислав Дмитриевский, правозащитник, общался с нами. Но в итоге что: Оксана приезжает и видит всю сложность ситуации. В том числе видит, слышит бомбёжки — когда стреляют с той стороны. И Оксана честно пишет: «ВСУ бомбят и убивают». А её ближайший соратник Дмитриевский пишет: нет, это в Донбассе — фашисты, а украинская армия — это как Советская армия в 1941 году, и она доблестно сражается с донбасскими и российскими фашистами. Ты понимаешь механику этого всего, что у человека в голове? Объясни мне, пожалуйста. — Смотри, какая интересная вещь произошла. Раньше говорить о революции была ваша прерогатива — национал-большевиков. А наша либеральная сторона наоборот дула на воду, говорила — ни в коем случае! Никакой революции ! Опять таки, слезинка ребенка дороже всего, говорила наш сторона. Сейчас всё перевернулось. Сейчас принципы гуманизма восприняты стороной, которая считалась как бы антигуманной, а либералы вдруг заговорили о революции, всё забыв: и Пушкина, и Достоевского, и Бердяева… колоссальный культурный багаж отринув за одну секунду. И даже Ходорковский уже говорит о революции. — Как так получилось? — Они вышли на войну. И выяснилось, что цель оправдывает средства. — Я всё равно этого не пойму. — Могу объяснить на своем примере. Меня всегда спасает то, что я всегда себя чувствую на стороне людей. На стороне их достоинства. — Дмитриевский тоже скажет, что он на стороне людей. Или Ходорковский, кто угодно. Все они так скажут. — Не на стороне людей, а стороне их будущего. Они вкладывает в это свое представление о том, как должна состояться жизнь того или иного человека. А я считаю, что если не нацизм, то всё нормально. Если человек живет так, что он не наносит вреда другому, то он имеет право жить с любыми взглядами, кроме человеконенавистнических. Поэтому связано это с Европой или еще с чем-нибудь — не важно. Я вообще очень сильно «полевел» в последнее время. Мне, например, кажется, что человеку настолько тяжело живется в принципе, что любая помощь, любое доброжелательное отношение к нему — это не просто норма, это идеал. Только он сам может проголосовать за свое будущее, которое ему нравится. Но есть какой-то малый народ — я употребляю это словосочетание не в том смысле, в котором этот термин использует Шафаревич — есть малый народ, который узурпировал право на истинное знание о будущем России. И всё! — если этому знанию сама Россия не очень соответствует, то из нее вычитаются какие-то свойства и объявляются недолженствующими. — На этом месте, быть может, надо вернуться к началу. Потому что если сегодня ты пришёл к таким взглядом, где-то у них должен быть исток. Верно? — Я формировался в православной патриотической среде. Мой бывший тесть Виктор Аксючиц — довольно известный религиозный философ. В свое время он был депутатом и совсем недолго советником Бориса Немцова, когда тот был главой правительства. Я помню свои 18−20 лет — помню эту наполненность любовью к России. Причем это не была любовь неофита. Я формировался еще до этого в лоне русской литературы. Но когда я начал работать на радио — это был тоже мой осознанный выбор. И понемногу из патриота с очень демократическими взглядами я становился либералом, который ценил более свободу, нежели справедливость. Вернее, всё это как-то жило во мне параллельно. Патриотическая идея не ушла совсем, а просто была отодвинута на какое-то время, хотя всё равно давала о себе знать. Например, я очень негативно оценивал экономические реформы, которые происходили при Ельцине, команду Гайдара, ограбление страны и нищету колоссального количества людей, которые еле пережили эти времена, а многие и не пережили. Ельцина я не воспринимал абсолютно. В 1993 году, когда был расстрелян парламент, я ушел с «Радио Свобода». Не работал там полтора года. Савик Шустер, который тогда был шефом московского бюро, уговорил меня в связи с началом второй чеченской войны вернуться. — То, что ты делал в Чечне и то, что ты делаешь здесь: имеет ли это общие черты какие-то. Изменились ли твои оценки первой чеченской и второй чеченской кампании? — Что касается Чечни, мои оценки не изменились в связи с первой войной и, отчасти, со второй войной тоже. Потому что тогда российской стороны можно было вести себя иначе и не положить такое количество гражданского населения. Все-таки там десятки тысяч человек погибли. Конечно, не двести тысяч, как утверждают «ичкерийцы». «Мемориал» дает от сорока до шестидесяти — статистики нормальной до сих пор нет. Но, тем не менее, помнятся и чудовищные фильтрационные пункты и колоссальное количество гражданского населения, которое прошло через эту мясорубку, через все эти издевательства. Это всё, на мой взгляд, абсолютно недопустимо. Во вторую войну вели себя еще более жестко, хотя погибших было значительно меньше, потому что люди уже научились многому. В первую войну колоссальное количество жертв объяснялось тем, что люди просто не умели прятаться, не умели себя вести, оберегать себя о обстрелов. К тому же, во вторую войну, практически вся Чечня находилась на выезде. Но я хочу заметить сейчас, что по части издевательств украинцы наших обогнали. Наши проигрывают в этом конкурсе. Возможно, по части пыток и издевательств украинцы имеют куда более серьезные традиции? Я узнаю здесь о том, что происходило с захваченными в плену — в Чечне о подобных издевательствах никто слыхом не слыхивал… Из дня сегодняшнего по итогам чеченской войны могу сказать: конечно, с этим нужно было что-то делать, потому что весь Кавказ трещал по швам. Если бы на самом деле вот это ваххабитское подполье сумело выйти из национальных квартир, — потому что оно всё же оставалось обособленным, каждое подполье в пределах собственной республики, — то последствия могли бы быть гораздо более серьезными. Это был наш опыт борьбы с ИГИЛ. Это была вещь необходимая, и задача была решена. И вот это можно полностью поставить в заслугу руководства России. Ваххабитское сопротивление оказалось вытеснено за пределы России, что очень важно. И сейчас его, между прочим, уничтожают на территории Сирии, что тоже представляется необычайно разумным. Но главное сегодня происходит здесь. Я вообще считаю, что Донбасс — в авангарде русского мира.

[b]«Украина живет в жовто-блакитном очаровании»[/b] Захар Прилепин поговорил с человеком, выступившим за Россию в эфире Ганапольского Этот звонок наделал много шума. Барственный Матвей Ганапольский ведёт программу о том, что вдохновляет Украину, раздаётся звонок в студию, и человек говорит, что его вдохновляет Владимир Путин, который в итоге и спасёт Украину. Ганапольский отрубает ему эфир и долго, смачно обзывает позвонившего «мразью» и другими словами, так идущими к честному, барственному лицу дорого ведущего. Вскоре выяснилось, что звонок был из Днепропетровска. Естественно, нам стало любопытно, что с этим человеком стало. Жив ли он вообще? Я встретился с ним уже в Донецке. Он там был тепло принят и устраивался на работу в аспирантуру. Зовут его Александр Сергеевич. — Расскажите немного о себе. — Родился в 1978 году. Сейчас мне 37 лет. Национальность — русский, вероисповедание — православие. Образование получал не линейно, кусками. Сначала я год отучился на отделении прикладной математики, потому что мое главное увлечение — теормех. Есть такая наука теоретическая механика и ее ближайший родственник — сопромат. Однако, так как я был из очень бедной семьи, мне нужно было, конечно же, работать. А когда учишься и занимаешься математикой, механикой нужно погружаться полностью. Это такой пятилетний монастырь — если хочешь этой профессией овладеть. Ну, и в таких условиях, конечно, невозможно овладеть математикой, и всей этой профессией, если ты по утрам встаешь и думаешь, где поесть. Это был 1998 год. — В ту пору многие по утрам думали, где поесть. — Да, очень тяжелые годы были, но чудо случилось, меня взяли на радио работать. А я совсем не умел говорить, такой, знаете, дикарь был. И мне приходилось осваивать эту совершенно новую для меня профессию, тут же овладевать еще и математикой. Это, конечно же, было не возможно, и дольше одного года я не продержался. Я вынужден был оставить факультет прикладной математики и выбрал работать. Чуть позже начались новые приключения: я закончил заочно филологический факультет по специальности «Английский язык и литература «, после чего собрал деньги для того, чтобы отучиться по основной профессии на мехмате. Кончил мехмат по специальности «Механика». Пока учился, занял второе место на всеукраинской Олимпиаде по теоретической механике. Олимпиада проводилась в Киевском политехническом институте. В 2011 году моя фамилия вошла в список пяти лучших студентов Украины. Я был вызван в кабинет министров Украины в Киеве, поучил право сделать доклад о свое дипломной работе и о своих взглядах на жизнь перед господином Азаровым (в то время он был премьер-министр) и господином Табачником (министр образования) и пред всей прочей публикой, которая там собралась. Сделав доклад, я получил часы от Табачника и Азарова, вот, пожалуйста, можете взглянуть. На этих часах написано «От премьер-министра Украины». Еще я получил стипендию правительства Украины в размере приблизительно 20 тысяч евро, был отправлен на учебу в один из элитных европейских университетов. Он называется Рейнско-Вестфальский технический университет Ахена — это так называемая идеологическая столица ЕС, в отличие от Брюсселя, который официально считается политической столицей. Проходил в течение года там обучение по программе магистра в институте общей механики. Ближе к окончанию этого годичного курса получил предложение провести пять занятий для студентов биомедиков в интернациональной группе на английском языке. Провел, получил гонорар, подписал первый контракт. Этот контракт у меня теперь с собой, в Донецке. Перед моим отъездом на Украину предложили мне остаться дольше, хотя бы на шесть лет, чтобы работать там преподавателем и научным сотрудником. Я принял приглашение, подписал контракт и уехал в Германию работать. С материальной точки зрения жизнь там просто великолепна, ни о чем думать не нужно, и все бы меня устраивало, но потом началась война. Я там не мог остаться и разорвал контракт, и в 2014 году вернулся сюда. — Вот даже как. А что повлияло на ваши взгляды? Что вы думали в момент майдана? — Когда только произошли первые столкновения с «беркутовцами», когда эти студенты вышли, я сначала обрадовался. Я не понял, что произошло. Я думал, что это как раз пророссийский переворот. Ну, в самый первый вечер. К тому же я ожидал, что должно произойти нечто подобное. То, что происходило на Украине, не могло длиться вечно. Потому что я видел, в каких условиях у нас пенсионеры живут. У меня мама, например, пенсионер. И вообще я вышел, знаете, из такого «народа народного». Многие мои друзья в тюрьмах сидят или уже закончили свою жизнь там. Я видел, как люди жили в эти последние годы перед отправкой в Германию. В первый вечер я воспринимал всё это с радостным удивлением. Но через несколько дней я понял, что к чему, и начал обдумывать, как мне разорвать контракт и уехать. Почему я сразу не мог уехать, принять такое решение, потому что, повторюсь, я очень хорошо знаю, что такое нищета. — Если бы вы там остались до сих пор, никто бы с вас за это не спросил. — С меня бы никто не спросил, но, знаете, чем и некоторые мои русские товарищи занимались в Германии: весь день работали, а ночью сидели в интернете и следили за обновлением новостей. Сидишь и переживаешь, семья-то ведь там находится. А потом еще каждый день встречаешься с этими сытыми студентами, которые такие гадости говорят про Россию. Ну, я отдельно могу рассказать, что они говорят и как им промывают мозги. — Это какая Германия, восточная или западная? — Западная, самая-самая. Ч то делает ЕС — они строят империю франков. Ну, мы свою империю восстанавливаем, как бы она ни называлась (красная, царская) — у нас есть образец из прошлого. И у них есть образец из прошлого, только он называется империей франков. А центр империи франков — это как раз тот город, в котором я жил и работал. Ахен — это любимый город Карла Великого. Его часть так и называют — город Карла Великого. И как раз в этом городе регулярно собирается вся западная элита. Это Мартин Шульц, депутаты Европарламента, представители американской элиты. И я не раз с ними встречался. Ну, не так, как с вами, конечно. Но, дело в том, что там есть Дворец Карла Великого. В этом Дворце деятелям западной цивилизации, внесшим особый вклад в укрепление связей между странами ЕС, вручают особую награду, И вот, когда вся эта шушера съезжается, на них можно посмотреть. Они стоят в метре от тебя, я ходил посмотреть на них. …И вот я даже хотел в Донбасс поехать, хоть у меня военного опыта никакого нет. К сожалению, я не знаю, как автомат разобрать и собрать. Был у меня там один знакомый, Коля Леонов, может быть, знаете — это чемпион мира по кик-боксингу, он известный, его убили в аэропорту. Это была одна из первых жертв. — Конечно, помню. Такой видный, красивый парень. — Да, я хотел с ними поехать, но его убили. Потом я увидел, что начали с его родителями делать. — А что с родителями Леонова происходило? — Они прекрасно знали, за что сын погиб, они ведь православные люди. А все его друзья, или почти все — лютые бандеровцы, причем все спортсмены. То есть публика опасная. И родителям, чтобы выжить, пришлось принять предложенную им точку зрения. А какая точка зрения: что руководство ДНР убило Колю, просто потому, что такие негодяи, что все это такая ловушка, что никакой ДНР и Новороссии не существует, это просто мерзкая сатанинская затея, и в этой ловушке перемалываются лучшие люди и России, и Украины. И родители были вынуждены, ну, а что им еще было делать, когда они были окружены, повторюсь, спортсменами-бандеровцами. Я просто представил, что чувствует его мать. Она знает, за что погиб сын, она беседует с его друзьями и вынуждена говорить, что его убили этот «православный талибан», эти уроды всякие. — «Православный талибан»? — Да, просто, чуть позже, в университете меня обвинили в том, что я создал «православный талибан», поэтому я так говорю теперь… Вернувшись на Украину, я поступил в аспирантуру, в ДНУ. У нас там есть дисциплина — философия. Ее вел профессор Шевцов Сергей Викторович. Отличительной особенностью его преподавательского стиля является то, что на каждой лекции он уделяет внимание таким темам, как водка, секс, наркотики. Я не иронизирую нисколько. Причем, я подчеркну, когда я говорю, что на каждом занятии — это не преувеличение. Именно на каждом занятии. Мы, аспиранты, будущие ученые решили научно подойти к этому делу, и прежде, чем вырабатывать выводы и отношение к происходящему, решили собрать сведения и понаблюдать. Действительно, на каждой лекции. Например, рассказывает про какого-то там философа, и Шевцов говорит, вот, философ пошел в гости к другу и переспал с его женой. Хорошо, пошел дальше, второго друга тоже не было дома, но супруга осталась. Улесистрил ее и дербалызнул, пошел к третьему другу — друг был дома, и жена была дома. Ну, он и эту улесистрил, и без спиртного не обошлось. Жизнь хороша. Все это подается, знаете, в такой непринужденной форме. На другом занятии стал говорить, как важно почаще партнеров менять себе. И одна девушка, аспирантка, прямо на лекции при всех сказала: «Вы что, склоняете нас к тому, чтобы мы сношались на каждом углу?» Он как-то замялся, начались какие-то отговорки, но потом продолжил в том же духе. А однажды (позвольте я встану) он встал между рядами парт, где сидят аспиранты в большой аудитории, и говорит, что бывает так, что ученый трудится, а отдохновения нет. А отдохновение нужно. Ну, что же делать? Приходится так. И он закатал левый рукав и показал, как нужно делать… — Фрик какой-то, да и всё … — Мы тоже думали, что, ну, мало ли, может быть, просто с башкой что-то не то. Но у нас наркотики продают прямо возле университета, и все это знают. Ко всему этому нужно добавить ещё и дикую русофобию, агитацию против православия и всякую прочую мерзость. Никаких русских не было в космосе, всё сделали американцы, и вообще, только западенцы на это способны. Русский язык второстепенный, русская литература вышла не из «Шинели», а из каких-то писаний на украинском и на иврите, и Пушкин — это второстепенный поэт. В итоге я и группа аспирантов, приблизительно десять человек, большая часть из них — девушки, среди них и беременная девушка, решили хоть как-то выразить свое негодование. Сначала проректорат сказал, что мы вышвырнем его отсюда, не переживайте, только молчите, никому ничего не говорите. Если конкретнее: разговор был с тремя проректорами. Кочубей — это первый проректор, второй человек в университете. Проректор по учебной работе — Сергей Александрович Чернецкий. И проректор по работе с иностранными студентами Дьяченко Михаил Павлович. Я им все это изложил, и они сразу мне сказали: «Саня, мы заключаем с тобой договор, — они меня просто знают очень хорошо. — Ты никуда не идешь: ни в СБУ, ни в милицию, вообще никуда, а мы его убираем». Я им сказал — хорошо. Но здесь выяснилось, что у Шевцова очень широкие связи в СМИ. Они сразу же призвали своих журналистов, которые начали освещать события так, как это было выгодно противной стороне. Затем на сторону Шевцова вдруг встали очень многие сотрудники и студенты университета — исключительно от гуманитарных факультетов. — А там вообще есть студенты, ну, какие-то более-менее умеренных и вменяемых взглядов? — Среди моих близких знакомых их нет. Среди моих знакомых есть те, кто, вроде бы как, согласен не сопротивляться России. Но присоединяться к каким-то более-менее активным действиям не готов вообще никто. По крайней мере, среди моих знакомых. Единственно, кто готовы — это старики профессора советские. Но я же не буду их привлекать: им по семьдесят лет. Но и поддержка для меня была очень важна, потому что очень часто важно слово доброе, сказанное русским человеком в преклонном возрасте. Знаете, когда приходит убеленный сединами старик, но очень умный, профессор, доктор наук и говорит: «Саня, ломи их! Я за тебя молиться буду». Это все равно придает силы. Ты знаешь, что ты не один. В общем, несколько таких стариков знакомых у меня есть. Это преподаватели, которые меня вырастили на мехмате. Но протест наш захлебнулся. Сначала были организованы всевозможные акции в поддержку господина Шевцова. Потом против меня и моих коллег аспирантов развязали травлю. Нам угрожали в соцсетях, и имен своих не скрывали, их лица были видны. Руководство университета на их стороне, так чего же им бояться? Так вот, девочка мне рассказывает: «Саша, не знаю, что делать. Какой-то человек мне сказал, что если подпишешь заявление против Шевцова, я тебя зарежу и обоссу». Ей страшно, а мне неприятно, потому что я никак не могу её защитить. В соцсетях группа была создана в поддержку Шевцова — пятьсот человек… Со мной было, к примеру, такое. Я иду вдоль тротуара по бровке, и раз — иномарка подъезжает. Я иду, а она едет с такой же скоростью, как я иду. Я взял и остановился. Стекла не опускаются. Я иду назад, и она едет назад. Я вперёд и она вперед. Это звучит так невинно, но на самом деле это очень неприятно, когда ты один. Это очень неприятно. Потому что не знаешь в какую секунду тебя стукнут по голове. — Какая-то официальная идеологическая антироссийская работа в университете проводилась? — Еще какая! Конечно! В первом корпусе читаются лекции на тему «Путин — это Гитлер». — Это тема лекции? Вот ведь как далеко всё зашло. — Исторический факультет — рассадник фашистской идеологии в нашем университете. Профашистская обработка проводится в первом корпусе ДНУ — там размещаются гуманитарные факультеты: политологи, социологи, историки и т. п. Руководитель этого идеологического подразделения — Иваненко, его многие так и называют «фюрер Иваненко», он еще и декан факультета истории. «Правосеки» постоянно шатаются по университету. Кроме того, у нас в корпусе ректората на четвертом этаже имеется стенд памяти героев Великой Отечественной войны. И когда случились эти события на Украине, на другой, противоположной стене разместили стенд памяти павших карателей сотрудников и студентов ДНУ. — И вот, в этом замечательном контексте, случилось это происшествие со звонком Ганапольскому. — Это было утро, если не ошибаюсь, 28 октября, как раз день освобождения Украины от фашистов. Я как раз обрадовался этому совпадению, и подумал, что нужный день. И я на кухне быстро готовил завтрак и слышу, вдруг Ганапольский говорит. Да, я регулярно слушаю радио «Вести», просто для того, чтобы знать о планах врагов. Тем более радио «Вести» — это такое радио, как минимум с двойным дном, потому что там, к примеру, Олесь Бузина выступал. И, в общем, Ганапольский говорит, что, мол, дамы и господа, позвоните и скажите, кто вас вдохновляет. Ну, я взял и позвонил. И сказал то, что сказал. — Эмоциональный порыв? — Нет, совсем не эмоциональный. — Вы же осознавали, что вас быстро вычислят? — Понимаете, когда там живешь, я выражусь словами Макаренко из «Педагогической поэмы «…Он сказал, что Украина живет в жовто-блакитном очаровании. Это было сто лет назад, к сожалению многие эту книжку не читают, но сто лет назад такое же было. — У того самого Макаренко? — Ну, да, там он описывает, как человек, которого мы сейчас назвали бы бандеровцем, — тогда этого слова не было, — как этот негодяй пытался из Макаренко выжать деньги и заработать деньги на смерти своего младенца. Вы можете почитать, но мне запомнилось, потому что это как раз есть примерно то, что там есть сейчас. Сейчас очень много граждан зарабатывают на смертях детей Украины, понимаете, это было сто лет назад, но очень похоже. И мне запомнилась вот эта фраза — Украина живет в жовто-блакитном очаровании. То же самое есть и сейчас… И когда живешь в этом жовто-блакитном очаровании каждый день, гнев нарастает, нарастает, и, самое главное, я понимаю, что есть очень много таких ребят, как я, которые понимают, что происходит, но очень запуганы. И вообще боятся шелохнуться, не то что слово сказать. А я знаю, что в таких ситуациях очень важна поддержка — мне самому этого не хватало. И первая причина, почему я позвонил — просто потому, что имел право. Ганапольский сам сказал, позвоните и скажите, кто вас вдохновляет. — Да это понятно, но вы же знали, что последствия будут для вас самые неприятные. — Признаюсь, что последствия до этого у меня уже были с Шевцовым. Я несколько месяцев жил в таком страхе… — Как вас вычислили? — Просто я очень долго работал в Днепропетровске на радио, много рекламы озвучивал, и знакомые, как только ролик с Ганапольским появился в интернете, мне стали писать: «Саня, это же ты». Кроме того, у меня на следующий день взяли интервью Лайфньюз в прямом эфире, и Николай Осипов — это корреспондент радиостанции Вести ФМ. И там, в этих интервью, я упомянул один возмутительный случай, который имел место в первом корпусе ДНУ прямо возле кабинета ректора. Через несколько месяцев после того, как случился Майдан, одна пожилая сотрудница шла по университету — навстречу ей по коридору шли пять студентов 3−4 курса (20−21 год). Представьте, молодые, здоровые, сильные и они громко кричали «Слава Украине!». Ну, и на этот выкрик нужно отвечать «Героям слава! «- а эта бабушка не ответила. То ли потому что не захотела, то ли потому что не услышала в силу почтенного возраста. Даже если бы она услышала, она старше их лет на пятьдесят. В общем, они избили ее. Били по голове! Когда я рассказывал про этот случай, я сказал, что я сотрудник университета. Мне хотелось обострить положение в университете, потому что я знаю, что там очень много таких рохлей, ну, вроде бы они не против России, но их нужно как-то расшевелить, потому что люди боятся сказать негодяю, что он — негодяй, или сказать, что не хотят слушать мерзости про Россию. И у меня было такое чувство, что нужно обострить ситуацию: благодаря этому обострению я хотел поддержать таких же, как я. Естественно, когда интервью вышли, ректор переполошился: «Как так, такой вопиющий случай!». Меня вызвали на ректорат, там судилище было, и ректор при всех сказал: «Ты еще за Шевцова ответишь». Ректорат начался с того, что вот это т видеоролик с Ганапольским там прокрутили. Я говорю, вместо этого видеоролика нужно собирать всех сотрудников и студентов университета и показывать, что с молодыми людьми происходит, когда они употребляют наркотики, которые продаются прямо возле университета. На следующий день после этого ректората мои знакомые профессора, старички, пошли в университет и разнюхали обстановку: что говорят, какие слухи ходят. И они мне позвонили и сказали, что мне нужно срочно покинуть Днепропетровск, а лучше вообще страну, потому что ты задел самое больное место у ректора — наркотики, и за это они тебя с землей сравняют. Я позвонил в следственный комитет, а затем Константин Долгов, официальный представитель МИД ДНР, был столь любезен, что отозвался на мой призыв ВКонтакте. Благодаря Константину я приехал в Донецк, он меня «вел» и не покидал ни на один день. — Костя молодец… А здесь чем бы вы хотели заниматься? — Когда я обращался к Константину, у меня был задача просто выжить. Поэтому мне трудно сказать, какие у меня были планы. Сверхзадачей было, как говорил Станиславский, поехать в Россию. …В финале разговора мы стали придумывать, как вызволить из Днепропетровска собаку Александра Сергеевича. — Я подойду к пункту пропуска с российской стороны, — рассказывал он. — Мне надо, чтобы украинцы выпустили собаку. — А собака пойдет? — У приятеля есть жена, ее должны выпустить с собакой. — А какая собака? — Дворняга. Но вы же понимаете, она же как член семьи. — Как зовут собаку? — Белка: ну, космос же. Собака рыжая, а нос черный. В общем, вся в цветах Георгиевской ленточки. — Для перехода границы очень хорошая модель собаки.